Яков Каждан
Женя: О ваших проектах часто пишут, как об «идеальных диверсиях» против общества потребления, но, насколько я знаю, вы сделали успешную карьеру в рекламном бизнесе. Получается, что вы двойной агент, который одновременно создает рекламу, как профессиональный рекламист, и разрушаете ее, как художник?
Яков: На сегодняшний день, как мне кажется, критика общества потребления как стратегия художника совершенно устарела. Кроме поп-артистского подхода к массовой культуре никакого другого не остается: кока-коле совершенно все равно существует ли искусство или нет. Кроме того, я не очень-то верю в революционные возможности искусства - это не является его целью. В своих работах я просто исследую феномен осознания рекламного пространства. Рекламы уже так много, что невозможно делать вид, что она не является частью нашей жизни. Поэтому считаю свои работы даже несколько жизнеподобными - реалистическими, несмотря на выдуманные образы, которые в них используются.
Женя: Судя по вашему проекту «Зоопарк», вы в целом очень лояльно относитесь к языку рекламы, чего не скажешь о других художниках, профессионально работающих в рекламном бизнесе.
Яков: Моя лояльность именно относится к приятию жизни такой, какая она есть. Мне бы хотелось быть объективным в этом информационной потоке. Предъявление такой преувеличенной рекламной шизофрении, как мне кажется, вполне отражает реальную ситуацию, в которой находится часть сознания. Можно не замечать ее, но она все равно существует.
Женя: Поместив визуальные образы известных торговых брендов в отдельные клетки, какую зрительскую реакцию вы ожидали получить? Только улыбку и симпатию к «пленникам», или что-то еще?
Яков: Я не считаю, что современное искусство обязательно нужно воспринимать с сосредоточенным лицом :). Но дело не только в этом. Честно говоря, я не ставил перед собой задачи развлекать. Мне хотелось, чтобы эта работа оставляла место для вопроса, не была бы однозначной. Какие-то зрители даже обвиняли эту работу в том, что это и есть реклама. Но, честно говоря, я так не считаю.
Женя: На сколько для вас было важно в процессе работы над вашим проектом то, в каком пространстве он окажется?
Яков: Да, мне было действительно важно, чтобы этот проект был продемонстрирован в историческом пространстве, контрастном по отношению к моей инсталляции
Интервью Евгении Вдовиченко
|
| | |
Алексей Кротов
Женя: Ваше искусство – это искусство на уровне персонажа: один персонаж – один художник. Всего вами придумано 33 художника, и каждого из них есть фамилия, творческая биография, проекты, выложенные в Интернете. Почему вы решили послать на Арсенале проект перформансиста Алексея Кротова, а не кого-то другого?
Павел: Возможно, профессионал – тот, кто нашел свой стиль, свою тему и последовательно ее развивает. Кто-то становится акционистом, а кто-то – концептуалистом, один работает с темой плоти, другой – с темой прозрачности. Каждый художник выбирает свой материал: этот работает только с поролоном, а тот – только с мягкой игрушкой. Мне интересно наблюдать за всеми художественными проявлениями, но у меня не получается ограничиться одной темой и углубленно ее развивать. Такой путь противоречит, на мой взгляд, самой идее творчества, как пространства неограниченной свободы и постоянного эксперимента. Сегодня я художник-импрессионист, а завтра – певец шансона, а послезавтра – еще кто-то. Но однажды такой «бессознательный» поток творчества превращается в хаос, окружающие люди перестают тебя понимать, и ты сам уже не понимаешь кто ты. И тогда возникает необходимость создания некой системы, которая всё классифицирует и упорядочивает. Для меня такой системой стал проект «33+1» - репрезентативная форма для бесформенного потока творческого эксперимента. Сегодня я – скульптор-монументалист Сергей Сплавинов, завтра – художник-аниматор Катя Манюкян и т.д. Виртуальные персонажи создаются не ради создания виртуальных персонажей, ими я классифицирую свое творчество. Поэтому нельзя сказать, что я послал на Арсенале проект перформансиста Алексея Кротова. Узнав тему конкурса, я придумал проект, а затем классифицировал этот проект как наиболее близкий по своему смыслу и форме творчества моему виртуальному персонажу Кротову, который и поехал в Нижний Новгород. Следуя этой отработанной схеме, я работаю, как библиотекарь, которому важно точно классифицировать произведение, поместить его на нужную полку. Кстати, на сегодняшний день «личность» (стиль, характерность) есть только у 24-х персонажей из 33. У остальных есть только имена, они ждут, когда в моем творчестве случится нечто, что я не смогу структурировать уже имеющимися типами.
Женя: А нет ли связи между этой увлекательной игрой в виртуальных личностей с желанием Автора ускользнуть от своего личного высказывания?
Павел: Очень возможно, что связана. В своей жизни я придерживаюсь довольно традиционной системы ценностей: любовь к семье, любовь к родному дому и родной земле, любовь к своей стране, любовь к миру. Но как репрезентировать эту любовь средствами современного искусства? Или просто выразить словами так, чтобы мне поверили? На каждое «да» находится свое «нет». Че Гевара, Цой, Ходарковский – герои или клоуны? Современное искусство – не самая благоприятная среда для личного, то есть искреннего, высказывания, и дело здесь совсем не в псевдонимах. Попробуйте, например, творить добро средствами бизнеса, или быть честным политиком. Мое творчество – это и есть поиск своего личного высказывания, а проект «33+1» словно проверяет все мои «высказывания» на искренность. Видимо то, что я не смогу встроить в систему «33+1» и будет истинно моим. И, видимо, это будет концом проекта виртуальных личностей, и началом какой-то другой более значимой работы.
Женя: Зеркало, книги и портрет Ильи Кабакова в первом шкафу, обуглившаяся поверхность – во втором и красный паралон - в третьем. Что означают все эти образы, и почему они оказались в шкафах?
Павел: Вообще, для проекта «Авторство» материальная сторона совсем не принципиальна. На месте шкафов могли быть кровати, а могло и вообще ничего не быть. Главное послание в том, что многочисленные Кротовы, активно доказывая свое авторство, производят непрерывный поток доводов, который никто не может дослушать до конца, не может понять. Шкафы появились потому, что на них удобно проецировать видео. И то, что их нужно сначала обойти для того, чтобы увидеть некий арт, который так долго обсуждался, увидеть и опять ничего не понять - это только развивает идею проекта, добавляет ей новое измерение, задает сценографию действий зрителя.
Интервью Евгении Вдовиченко
|
| | |
Эдуард Кулемин
Женя: Не будет ли с моей стороны ошибкой предположить, что идея вашего конкурсного проекта зародилась много лет назад в вашей «Балладе о навигаторе»?
Эдуард: Тема Арсенале-06 «Маршруты художников» в той или иной степени обыгрывалась мною и ранее в различных арт-проектах, объединенных единым названием «Искусственным путем». В частности «Баллада о навигаторе» иллюстрирует миф о художнике как путешественнике-исследователе, этаком метафизическом навигаторе (я когда-то употребил метафору «навигатор-оторва авторского воображения»), который бороздит ассоциативные просторы в различных стилистических и жанровых направлениях… Этот проект был инициирован мною в начале 90-х годов и до сих пор периодически бывает востребован.
Изначально идея реализации темы «Маршруты художников» снизошла на меня в виде звуковой галлюцинации «Сво-ра-чи-вай!». Затем я вспомнил свои старые заморочки в этом направлении и решил задействовать в видеоинсталляции бумажный рулон с повторяющейся надписью «Ничего не происходит», использованный когда-то в перформансе «Баллада о навигаторе». Значительность этого визуального ряда усилилась за счет временного промежутка, прошедшего с тех пор. Получилось, что уже более десяти лет ничего не происходит не только в пространстве, но и во времени. В совокупности с окриком «Сво-ра-чи-вай!» возникло дополнительное наслоение смыслов. Несмотря на то, что навигатор-оторва постоянно меняет курс, вплоть до противоположного, ситуация, описываемая присказкой «пойди туда – незнамо куда, найди то – не знамо что», остается неизменной.
Женя: Сурово звучащий вопль «Сворачивай!» - первое, что слышит зритель на пути к Арсеналу. Этот вопль сразу ставит зрителя перед выбором «свернуть - не свернуть», «поверить - не поверить». Что это? Проверка зрителя на его готовность к диалогу с современным искусством?
Эдуард: Не уверен, что в данной ситуации у зрителя есть выбор. Неожиданный окрик «Сворачивай!» не указывает где, куда и зачем менять курс. Прохожий может повернуть в любую сторону, и не сразу, а, пройдя определенное расстояние, но он уже становится невольным соучастником арт-процесса. Кстати, фразы, задействованные в инсталляции «Сворачивай!» и «Ничего не происходит» после их навязчивого повторения надолго застревают в подсознании. Здесь, скорее всего, уместно говорить не о диалоге со зрителем, а о манипулировании сознанием как творческом процессе.
Женя: Миновав этот участок пути, зритель, наконец, попадает в Арсенал, напоминающий лабиринт иносказаний, в котором везде и всюду слышна все та же настойчивая команда «Сворачивай!», сбивающая зрителя с нелегкого пути.
Эдуард: В пространстве получившейся экспозиции, на мой взгляд, очень удачно взаимодействуют саунд-треки различных инсталляций. Крики зверей в «Зоопарке», диалоги об искусстве в «Авторстве», предметные звукоизвлечения в «Тихой жизни» создают единое сонорное пространство, в котором диалог со зрителем происходит на интуитивном и чувственном уровне. Периодически раздающееся «Сворачивай!» создает здесь эффект присутствия невидимого поводыря-провокатора. Едва посетитель выставки вступает в контакт с происходящим на одном из представленных видеорядов, как голос «сверху» внушает ему о смене направления восприятия, сбивая его с панталыку. Не исключено, что «Сворачивай!» хочет произнести и сам зритель по отношению к художнику, подсовывающему (по мнению зрителя) очередную эстетическую лажу. «Сворачивай!» в данном контексте не приглашение к диалогу, а реплика, не терпящая возражений: то ли приказ, то ли совет, то ли глас вопиющего в пустыне. Помните, как сталкер у Тарковского постоянно меняет направление, и не понятно, зачем он это делает. Что-то, или кто-то, ему подсказывает: "Сворачивай!", и он интуитивно находит новый, только ему ведомый путь к предполагаемой цели.
Женя: Ваша аудиовизуальная инсталляция вызвала у меня ассоциации с работами московских концептуалистов, которые, как известно, занимались визуальной поэзией. Вы считаете себя продолжателем традиций московской концептуальной школы?
Эдуард: Складывается впечатление, что «московская нома» монополизировала концептуализм. Между тем есть масса авторов, которые работают с концептом. В современном искусстве вообще доминирует идея. Визуальная поэзия – один из оптимальных видов самовыражения в эпоху экспансии информационно-знаковых систем. Для меня здесь привлекательны как концептуальные моменты, так и чувственное экстатическое начало. Я, наверное, слишком анархичен в творчестве, чтобы считать себя продолжателем какой-либо традиции. В конце концов, важны не инструменты и методы самовыражения, важен конечный арт-продукт, его смысловая и эмоциональная насыщенность. Навигационное пространство моего барражирования можно обозначить категориями абсурд, парадокс, противоречие… Применительно к московскому концептуализму вполне подходит изречение: "Они знают, что делают, мы же не ведаем, что творим".
Интервью Евгении Вдовиченко
|
| | |
Александр Корнеев
Женя: Название «Тихая жизнь» как-то связано с названием натюрмортом, ведь, если я не ошибаюсь, в Голландии и Германии «натюрморт» обозначается термином «stilleven» или «stilleben», что буквально переводится как «тихая или неподвижная жизнь»?
Александр: Я не придавал этой связи особого значения. Хотя в каком-то смысле инсталляция говорит о тихой и неподвижной жизни укорененных в человеке типов реагирования.
Женя: Почему вы выбрали для своей инсталляции не закрытый бокс, а именно открытое пространство? Вы хотели создать подобие постмодернистского жилища с характерной для него открытой, свободной обстановкой?
Александр: Да. Хотел создать просто атмосферу комнаты. Хотя в какой-то момент у меня появилась мысль, что "чище" было бы выстроить в ряд семь одинаковых по размеру мониторов.
Женя: Внутри вашей инсталляции, зритель наблюдает предельно свободную игру функций вещей, исключающую действия Человека. Мне неоднократно приходилось наблюдать, как зрители, оказавшись в такой необычной ситуации, начинали нажимать на клавиши и педали виртуального фортепиано, пытаясь, наверное, тем самым восстановить свое право быть центром этого мира, его субъектом. Вы ожидали от зрителя такой реакции?
Александр: Ну это совсем буквальное прочтение. Может кто-то надеялся, что клавиши реагируют на движение. Вообще интересная реакция, не ожидал.
Женя: Голубое фортепиано вызвало у меня ассоциации со стихотворением «Мой голубой рояль» Эльзы Ласкер-Шюлер, нет ли здесь действительно какой-то связи?
Александр: Нет.
Женя: И еще об одной почти мгновенно возникшей у меня ассоциации. Ваша красная дверь показалась мне ироничным цитированием Михаила Рогинского, так ли это?
Александр: Нет.
Интервью Евгении Вдовиченко
|
| | |
Ирина Штейнберг
Женя: Ирина, проект «Сон» был придуман вами специально для конкурса «Арсенале-2006»?
Ирина: И да, и нет. Во-первых, тема конкурса «маршруты художников» показалась мне близкой и интересной. Наверное, каждый художник думает над тем, что и как он делает, как рождаются его произведения и как существуют после реализации. У меня уже были проекты и идеи инсталляций, которые, по-моему мнению, так или иначе были связаны с этой темой. В том числе были и идеи инсталляций со спящим человеком. Проект «Сон», как бесконечное взаимопроникновение сна и действительности, родился непосредственно во время подготовки к конкурсу. Когда я делала эскиз инсталляции, все встало вдруг на свои места.
Женя: Когда вы начали работу над этим проектом, вы уже знали, что собой представляет пространство Арсенала, и в какой его части будет находиться ваша инсталляция?
Ирина: В здании Арсенала до участия в конкурсе я не была, но внимательно изучила все фотографии и чертежи, выложенные на сайте. Мне пространство очень понравилось. Я отправила на конкурс три проекта, которые были объединены в один проект «маршруты», но могли быть реализованы и по отдельности. Каждый из проектов предполагал довольно большое изолированное помещение. Эскизы всех этих проектов включали в себя пространство Арсенала, делая его частью инсталляции. Правда, я не знала, что основная часть Арсенала сейчас недоступна, поэтому проблемы, возникшие с выбором места для инсталляции, оказались для меня неожиданными. В итоге, оказалось, что для моего проекта подходит единственное место – у главного входа в Арсенал, и это совпадение мне показалось интересным. Получилось, что и все остальные проекты и весь Арсенал включались в мою работу. Мысль о том, что искусство чем-то похоже на сон, стала более акцентированной. Произведение искусства и особенно его современная форма – инсталляция, по своему языку часто похожи на сон. А нахождение в инсталляции - на состояние полусна. Это как бы и сон, и реальность одновременно.
Женя: С помощью мультимедийных технологий, вы создаете некое магическое пространство: попадая в него, зритель утрачивает свою реальность, превращаясь в виртуальный феномен сознания. Насколько оптимистичны были ваши прогнозы относительно того, сможет ли «обычный» зритель увидеть и прочувствовать этот сложный художественно-технический ход?
Ирина: Прогнозы были довольно оптимистичные. Ведь каждому «обычному» зрителю снятся сны, в которых может происходить нечто невероятное и в тоже время связанное с действительностью. Кроме того, в инсталляции присутствует «реальный» человек, который создает впечатление реальности происходящего. В чем-то этого персонажа можно ассоциировать со мной. Он как бы мой заместитель, мой и.о. Он одновременно и произведение искусства, и творец, показывающий свой «сон». Художнику, почему-то, важно показать свой «сон».
Можно сказать, что эта инсталляция - попытка вовлечь зрителя в переживание реальности бесконечного взаимопроникновения сна и действительности: одна бесконечность проникает в другую, и уже нет ни возможности, ни желания отделить одно от другого. Кто-то может быть вспомнил Чжуан-Цзы и его знаменитую притчу о сне, в котором то ли Чжуан-цзы приснилось, что он бабочка, то ли бабочке, что она Чжуан-цзы.
Женя: Тема сна как двойника реального мира - одна из самых популярных тем литературы, изобразительного искусства и кинематографа 20 века. Почему феномен сна оказался в центре ваших художественных интересов?
Ирина: Эта тема меня всегда интересовала. Мне часто снятся яркие, интересные сны, и я чувствую, что сон и реальность в моей жизни тесно связаны. Некоторые сны я даже записываю. Вообще образ спящего или лежащего человека (и не только) постоянно появляется в моих работах. Мне важен сам образ, он уже несет определенный смысл. Важен изобразительный язык. У меня есть идея инсталляции, где человек просто лежит, может быть, спит, а, может быть, нет.
Женя: Когда вы впервые увидели свой проект в Арсенале, он приобрел для вас какие-то новые, неожиданные смыслы?
Ирина: Новых смыслов, наверное, не приобрел. Но было несколько интересных, неожиданных моментов. Получилось так, что вход в мою инсталляцию идет прямо с улицы, фрагмент которой попадает внутрь инсталляции. Из-за большого контраста на проекции эта улица еле видна и выглядит гораздо менее реально, чем помещение внутри, т.е. сон оказался гораздо более реалистичным, чем явь(пространство вне Арсенала).
Интервью Евгении Вдовиченко
|
« назад к описанию проекта
|
|
|
