|
|
 |
 |  |
|  |
|  |
|  |
|  |
|  |
|
| ||||||||||||||
| ||||||||||||||
|
|
| |
| |
| |
| |
| |
| |
|
|
Ольга Киселёва. Двери
Зачем философу искусство Если это покупают, значит, это искусство. Фрэнк Ллойд Райт, архитектор Зачем философу искусство Ольга Киселева - художник. Ленинградско-французский, потому что родилась и училась в Ленинграде, а теперь живет во Франции. Она художник, но не живописец. Не пишет картины, а делает авангардные проекты. Например, ее произведение «Двери», показанное в нашем Арсенале нашим же Нижегородским филиалом госцентра современного искусства, выглядело так: «Темный зал. Большой экран. На этом экране два видео. С одной стороны показывают афганскую деревню. Люди (бедняки) в белых национальных костюмах сидят за столом, ходят, смотрят... А на другой стороне экрана – Европарламент в Страсбурге. Цивилизованные, богатые перламентарии входят в холл и идут по своим делам». Проект устроен так, что, когда зритель подходит, его тень вызывает на экране оба изображения сразу. Справа от тени – Европарламент, слева - афганская деревня. Или наоборот. Справа - деревня, слева ходят парламентарии. А посередине - сам зритель. Он и есть «дверь» между тем и этим. Идея прозрачна. Художник предлагает зрителю стать посредником в отношениях Востока и Запада – отношениях, накалившихся сегодня до предела. Ольга Киселева не только художник. Она доцент Сорбонны. Работает на кафедре - оцените! - теории новых медиа. Эта кафедра у французов не где-нибудь, а на философском, между прочим, факультете. Отпустить Ольгу Киселеву «неопрошенной» было положительно невозможно. Что ни говори, доценты Сорбонны встречаются в Нижнем не каждый день... ...Конечно, я понимаю: с одной стороны, авангардное искусство действительно далеко от народа. Люди знать не знают, что такое, например, интерактивная медиа-инсталляция. Но, с другой стороны, им и не обязательно знать, что означает это слово. Если у человека хватило культуры не побояться зайти в выставочный зал, не обязательно знать, как называется то, что выставлено. Если то, что он видит, вызывает у зрителя какую-то эмоцию, этого уже достаточно. Потом он разберется с названием. - И все же: вы делаете свои непонятные массовой публике произведения прежде всего для людей или для себя? - Всегда стараюсь иметь в виду как можно больше публики. А часто вообще делаю проекты, которые без зрителей не работают. Я давно заметила: чтобы произведение заинтересовало, нужно, чтобы люди что-то в нем делали. Задавали какие-то вопросы, нажимали на кнопочки, кривлялись перед камерами. Часто я делаю свои проекты для демонстрации не в музее, а прямо на улице. Именно для того, чтобы завлечь туда публику. Зритель смотрит на произведение по-другому, если понимает, что является каким-то недостающим звеном в цепи, что он необходим и без него вся «штука» не действует. Тогда он включается в игру; ему легче понять работу и войти в ее проблематику. Однажды был такой случай. Я делала работу в маленьком провинциальном городке на юге Франции. Мне хотелось выразить в этом произведении свой протест против французского снобизма. Французы - ужасные снобы. Они помешаны на своем образе жизни, на качестве. Не дай бог, не тот сыр не с тем вином! А я еще вообще сыр кофе запиваю... Для них это вопиющее бескультурие. Они отказываются посмотреть на мир другими глазами. Нужно и должно делать только то и только так, как делается во Франции, и именно в этом регионе. Даже думать. Такой вот городок. Моему другу-африканцу, например, там не продали булку. И я решила, что их надо научить. И договорилась с видными людьми города, которых все там знали - с мэром, с хозяином книжного магазина, с аптекарем, с врачом, - что я сделаю такой-то проект и они примут в нем участие. Они согласились. А поскольку этот городок южный, средиземноморский, люди там все смуглые, с черными глазами. Я сделала портреты известных людей, с которыми договорилась, с моими светлыми глазами, а свой - с их глазами. Подготовила видео. И вдруг открыла проект в двух витринах неработающего мясного магазина. Горожане утром поехали на работу... И увидели эти портреты. Мэра, доктора... Узнали. Увидели мой портрет. Сразу почувствовали его странность. Лицо постоянно меняло выражение, а глаза - чужие глаза на моем лице - оставались неподвижными. Люди заинтересовались. Подъезжали. Выходили из машин. Стояли. Смотрели. Обменивались мнениями, что бы это такое могло быть. Никаких словесных комментариев к проекту не прилагалось. Люди в этом городе, правда, знали, что я художник, и узнали меня на портрете, как и остальных. Горожане привозили знакомых из других городов. Опять обсуждали. Часами говорили об этом на террасах кафе. И в ходе совместных обсуждений постепенно догадались, что я хотела им сказать. Так что не такое уж оно непонятное - современное искусство. - Вы создаете проект. А кто организует его показ? -Куратор. Невозможно все делать самой: и произведение, в процесс его общения с публикой, и решать организационные вопросы. - В работе «Двери», которую вы привезли в Нижний, - Европарламент и парламентарии. Значит ли это, что там, во Франции, вы легко можете обратиться к любому члену парламента или бизнесмену: постойте, пожалуйста, я вас сниму на видеокамеру? -Да, в общем-то. Я прихожу, куда мне надо, и объясняю на входе, что я художник и что мне надо тут поснимать. Где-то этого бывает достаточно. Там, где недостаточно, меня ведут к начальнику. Я объясняю ему, в чем заключается проект. И когда он видит, что в этом проекте нет ничего предосудительного для его организации, он дает позволение. Что касается бизнесменов, то, чтобы их снять, нужно действовать через знакомых. Никто не будет тратить на тебя время, если ты специально не будешь кем-то рекомендован. - Как вы вообще попали во Францию? - Во Франции при центре «Помпиду» некоторое время работал проект, который назывался «Высшая школа пластических искусств». Он предназначался для молодых художников, уже имеющих опыт работы. Организаторы приглашали 10 художников из разных стран мира на год. А за некоторое время до этого П. Хюльтен, руководитель «Школы», проводил в Русском музее совместную выставку французских и русских художников. Там были и мои работы. Они понравились. И я получила персональное приглашение Хюльтена. Так я попала во Францию первый раз. Это пребывание не было вполне благополучным. У приглашающей стороны возникли проблемы. В работе «Школы» случился десятимесячный перерыв, во время которого можно было вернуться в Россию. Но я не уехала. Если бы я уехала, получить новую визу мне бы не удалось. Я осталась. Начала работать. Благодаря институту меня возникло много контактов, и я получила работу. Так я провела во Франции два года, органично войдя во французский артистический мир. - Как часто вы приезжаете в Россию? - Приезжаю. Я считаю себя русским художником. Поэтому участвую во всех крупных российских художественных мероприятиях. Время от времени делаю персональные выставки. Присутствовать в России для меня важно. Иногда приезжаю с детьми к родителям на дачу. Детей у меня двое. Маленькому два года. Он половину времени живет во Франции, половину в России. Старшему 11 лет. Он учится в довольно сложном колледже в Париже, куда поступил по конкурсу. В России бывает только на каникулах. - Правда ли, что вы учите профессиональных философов, а не художников или, скажем, искусствоведов? - В Сорбонне действительно философам преподают современное искусство. В Петербурге, к сожалению, не преподают. А в Нижнем? - Нет, в Нижнем тоже не преподают. Скажите, то, чему вас учили в Мухинском училище, вам пригождается? Видеоинсталляция – это ведь совсем не то, чему вас учили? -Лучше, конечно, иметь классическое художественное образование. Да, учась рисовать обнаженку карандашиком, я не научилась монтировать видео. Мне пришлось учиться этому потом. Но, с другой стороны, когда я вижу, что происходит во французских учебных заведениях, где готовят художников, я думаю, как хорошо, что училась в Мухинском. Выходя из учебных заведений, где готовят художников, студенты-выпускники обычно не умеют ни рисовать, ни монтировать Они не умеют ничего, кроме как искать, где дают грант. Это совсем грустно. - Чему же их учат там, во Франции? - Там не учат. Там очень свободная система. Там считают, что учиться нужно всему. Есть преподаватель живописи. Преподаватель видео. Даже преподаватель пения. Студент может ходить к кому хочет. Соответственно, один ходит, другой не ходит. И никто ни с кого ничего не спрашивает. Чему-то обучаются единицы. Те, кто спрашивает с себя сам и кто точно знает, чему он хочет научиться. Большинство не умеет ничего. Когда ты ничего не умеешь делать, это отнимает самодисциплину. У тебя возникает другой взгляд на ремесло. Я думаю, обязательно нужно выучиться ремеслу. Либо научиться рисовать карандашиком. Либо научиться монтировать. Либо научиться делать графику. Остальное придет с опытом. Так что получается, научиться рисовать карандашиком не так плохо, потому что понимаешь, как и что сделали предшественники. Многочисленные упражнения, проделанные в Мухинском училище, мне помогли. Но так - для меня. Я знаю художников, которые учились на философском факультете, на факультете журналистики. Они делают достаточно сильные в пластическом смысле работы, не учившись специально в художественном вузе. -Ваши работы высоко моральны. Вы считаете, искусство обязательно должно содержать отчетливо выраженную морально-воспитательную идею? - Художник должен быть честным сам с собой и должен выражать в своих работах то, что сам считает вопросом наибольшей важности. Одним интересны вопросы морали, другим - вопросы экономики, третьим - вопросы чувств (например, любви). Убедительная работа получится только тогда, когда говоришь о наболевшем. Для меня, видимо, в данный момент важно именно моральное. - Как вы, не имея представления о технике видеомонтажа, распознали в себе, что это и есть ваш органичный художественный язык? - Все получилось достаточно случайно. В какой-то момент мне показалось, что искусство - это неправильная профессия. Мне захотелось жить другой жизнью. ЗАХОТЕЛОСЬ стать бизнеследи. Думаю, через это прошло большинство людей моего поколения. Потому что в начале мы не видели никакого бизнеса, не представляли его возможностей. Мы не знали, что все это скучно и бесполезно. Всем хотелось этого попробовать. По-моему, почти все мои одноклассники из средней школы при Мухинском училище побывали в бизнесе, а многие там так и остались. И у меня был такой момент, когда я решила, что больше не буду художником. Я решила, что буду нормально работать, получать нормальную зарплату, вести нормальный образ жизни, а не торчать до трех часов ночи на вернисажах, обсуждая проблемы философии и современного искусства. Я устроилась на работу вебдизайнером. Одной фирме очень нужны были художники, даже те, кто никогда не видел компьютера. Я работала. Но через несколько месяцев поняла, что, если ты художник, ты все равно не можешь жить иначе и не можешь перестать делать то, к чему предназначен. Сначала я работала в фирме днем, ночью занимаясь художественными проектами. При этом я отказывалась от участия в выставках (я ведь решила, что не буду этим заниматься. К тому же мне было некогда: я ходила на работу! Куда же я поеду на другой конец света участвовать в выставке?) Потом я поняла, что это тоже нечестно, и вернулась. Снова стала делать выставки и работать днем и ночью на свои проекты. Фирму я бросила. Но пока я там работала, меня научили абсолютно всем электронным технологиям. И мне показалось, что это более правильный для меня язык, чем то, чему меня учили в Мухинском училище. - Можно ли во Франции жить только на те средства, которые получаешь от своей художественной деятельности? - Можно. Жить будешь скромно, но имея все, что необходимо. Не у всех это получается, но это возможно. Ты делаешь произведение, демонстрируешь его на выставке и за это получаешь деньги, которые позволяют тебе жить то время, пока ты делаешь этот проект. Когда произведение сделано, обычно художники работают с галереями. Галерея ищет клиента, чтобы твое произведение продать. Они продают — ты получаешь деньги. - То есть художнику не надо заботиться о том, чтобы себя продать? - Обычно об этом заботится несколько «его» галерей. Отдельные агенты. Ну и он сам. По возможности. Все вместе обеспечивает пристойную, скажем так, жизнь. И все же художников, которые получают столько же, сколько, например, инженеры, немного. В среднем произведения обеспечивают все же несколько более скромный уровень жизни. - Что подмечаете вы в России, видя ее теперь не постоянно, а время от времени? - Сначала я видела полную разруху и депрессию. В Россию ехать не хотелось. Приезжая, я тут же заболевала. Мне было холодно, плохо, люди смотрели волками, и от всего этого у меня поднималась температура. Но такой период быстро прошел. Потом я увидела, что люди кругом что-то строят. Что они повеселели. Куда бы ни пришла, везде вкусно и с удовольствием кормили. Если у меня ломалась машина, ее очень быстро чинили и говорили: «Вот вы сказали, у вас то-то и то-то не работает, а мы еще нашли вот это и вот это. Смотрите, мы не только починили, но такой детали не было, а мы нашли, как ее заменить, и все отремонтировали». И при этом никто не брал за свою работу бешеных миллионов. Я почувствовала, что в России появилось много хорошей созидательной энергии. Это продолжается и сейчас. Мне кажется, вообще в России гораздо больше хорошей созидательной энергии, чем в европейских странах. • Просто потому, что здесь гораздо больше всего нужно и можно сделать. Нас ждет очень много всего, и это приятно. Это заставляет просыпаться утром и браться за дело. А в Париже можно целый день валяться в постели, потому что делать все равно нечего. Но еще я заметила, что в России появился новый неприятный момент. Очень много стали калькировать с Запада. Везде те же магазины, что во всех городах мира. Те же Макдональдсы. Все поглощает стандартизация. Самое неприятное, что люди в России научились улыбаться фальшивой западной улыбкой, при этом произнося: «Мы бы так хотели вам помочь, но, к сожалению, не можем». И потом, в России теперь тоже «не выходят за рамки компетенции»: я отвечаю за это, а за это - не я: я работаю только с девяти и только до пяти: моя компетенция - от сих до сих... Индивидуально-человеческое заменяется в российском человеке стандартным. Жалко. - А отношения искусства с народом? - Мир людей, которых затрагивает современное искусство, пока еще, к сожалению, очень мал. Не хватает информации, воспитания. Во Франции это не в точности так же. Потому что они раньше об этом задумались. Современное искусство преподают в школе в начальных классах. Они понимают: искусство - один из способов описания мира. Мир ведь можно описать на русском языке, можно - на французском. Можно - языком математических формул. А можно описать способами искусства. И задача средней школы - научить ребенка описывать мир разными способами и понимать эти описания. У нас в России очень хорошо учат описывать мир с помощью математических и физических формул. Наши одиннадцатиклассники находятся на уровне магистров во французском университете. А способами искусства в наших школах абсолютно ничего не учат описывать. Во Франции преподаватели, которые обучают детей, специально изучают современное искусство в университетах и в высших школах при Академии художеств. В средние школы регулярно приглашают современных художников, которые делают специальные проекты, где заняты дети. Я сама делала такие проекты в самых разных школах. Объясняла детям, что, почему и как. Потом мы вместе строили выставку. Школьники приходили на нее не только в роли зрителей, но и как участники. Конечно, после такого близкого знакомства у них появляется ключ к пониманию современного искусства. А ведь эти французские дети даже не станут интеллигенцией! Они будут шоферами автобусов или кем-то в этом роде... Но в их сознании заложено общение с современным искусством. Наверное, так когда-нибудь будет и у нас. Будет, вы думаете? Вера Николаева, В Большом Городе, №11(27), 19-25 мая, 2004 год, 19.05.2004 г. « назад к списку публикаций |
|
|
|
