|
|
 |
 |  |
|  |
|  |
|  |
|  |
|  |
|
| ||||||||||||||
| ||||||||||||||
|
|
| |
| |
| |
| |
| |
| |
|
|
De Dentro - В глубину
Анализируй это - Современное искусство – это как оливки. Когда их первый раз пробуют, обычно реакция такая – фу… внешне оливки похожи на виноградинки, а вкус другой. Потом начинает нравиться. Это искусство для нас непривычно: оно может вызвать скуку, депрессию, тоску, гомерический хохот – но не надо с ходу его отторгать. Для того, чтобы привыкнуть и понять, потребуется время. И только потом можно будет насладиться им, но это будет не эстетическое наслаждение, а интеллектуальное. Журналист “Досуга” Марина Самкович и Евгения Вдовиченко, начальник информационного отдела Государственного Центр Современного Искусства, зашли на выставку актуальных португальских художников в Арсенале и поделились впечатлениями. Тело как улика - Мы очень мало знаем о португальском искусстве: какие-то обрывки - поэзия Камоэнса, например, другие старые вещи. Современное искусство Португалии, к сожалению, у нас неизвестно. Выставка в Арсенале – первая попытка показать, что там происходит. В Нижний привезли лучших актуальных художников, пятеро из них выставлялись на Венецианской биеннале, один (Руй Шафеш) – на биеннале в Сан-Паулу. Вот Елена Алмейда. Она фотографирует себя, но это не автопортреты: Алмейда использует свое тело в качестве пластического материала, как глину, мрамор. Эти фотографии не несут информации лично о ней, у нее нет задачи создать какой-то характер. - А ты не видишь в ее фотографиях чего-то дьявольского? - Дьявольского? - Да. Вначале кажется, что женщина на фотографии молится. Идешь дальше - она уже земные поклоны делает, лбом о пол бьет. И вдруг на последней фотографии она поднимает голову и оказывается, что ее лицо ужасно: черты искажены, в них какое-то злое торжество, богохульство, она выглядит как урод, открытый рот весь замазан красным. Кровью?! “Экзорцист” какой-то. - Я бы не сказала. Религиозный мотив здесь есть, но я не думаю, что это попытка размышлений на темы “добро – зло”, “дьявольское – божественное”. Мне кажется, это крик, такой, когда уже неважно, как выглядишь - просто все это из тебя исторгается; это поток, который невозможно остановить. Да, может быть, это сгусток крови… какая-то плазма, которая вырывается наружу, но это что-то человеческое. Поговори с ним - Вот по поводу этого автора у меня нет никаких мыслей. (Жорже Молдер, “Человеческие состояния”. – Прим. авт.) Единственное: что фотографии сделаны профессионально, хотя как-то “размыты”. - Размыты потому, что это попытка сфотографировать свое собственное отражение в зеркале. Здесь тот же прием - художник опять использует собственное тело, и это не автопортрет, цель – не показать психологию персонажа… Это игра с нами. Есть такая латинская пословица – “мы существуем, если мы воспринимаемы”. Мы видим, что этот человек на фотографиях пытается создать какую-то коммуникацию, но мы не понимаем, с кем, кто является адресатом этих жестов. И такое ощущение, что он мимо нас смотрит, что он нас не воспринимает. Взгляд уходит в какую-то точку, нам недоступную. И возникает вопрос: а мы вообще здесь есть? Мы знаем, что да, но для него мы не существуем. И если стоять очень долго, хочется даже поддаться этой провокации и либо шагнуть в его сторону, либо начать что-то говорить, чтобы доказать и ему и себе: “Я есть”. - А что хочет сказать он? - Неизвестно. Мы можем вложить сюда разные смыслы. Игры разума - Раньше художники хотели добиться от зрителя какого-то конкретного восприятия: например, рисовали Мадонну – передавали нежность и невинность, Самсона - силу. А разве сейчас художники не вкладывают в свои произведения какие-то послания? - Вкладывают, но разница в том, что классическое искусство каждый раз создавало картину мира, рассказывало, как он устроен. В 20 веке правила игры изменились. Теперь художник не рассказывает, а задает вопросы и перекладывает ответственность за ответы на нас. Мы не получаем готовый ответ, мы получаем только все больше и больше вопросов. Это феномен открытого произведения – не помню, то ли Ортега-Гассет, то ли Гессе об этом писал: произведение изначально не закончено, мы завершаем его в своей голове. Оно требует от нас интеллектуального напряжения и додумывания, доведения до какого-то предела, хотя, может быть, этого предела и нет. - И художник изначально согласен с тем, что его собственная трактовка - одна из миллиона возможных? - Конечно. Сейчас есть формула: “А может быть и так”. Нет единого ответа на вопрос. Раньше люди понимали: есть церковь, есть заповеди, общество регулировало, как они выполняются. Сейчас человеку дано много вариантов, он может сам решать, какой выбрать. Художники 20 - 21 веков чаще всего не берут на себя функцию морализаторства, не пытаются навязать свою точку зрения, дать лекарство от социальных или политических проблем. Они обозначают болевые точки, формулируют вопросы. Предполагается, что мы должны быть достаточно развитыми личностями, чтобы самостоятельно мыслить и делать выводы. - Не превращается ли все это в “игру в бисер”, как у Гессе? - Вполне возможно. Смертельное оружие - Вот это мне нравится. Красивое решение. (Руш Шафеш, “Прах К.Т. Дрейера”, “Прах Р. Брессона”. – Прим. авт.) - Обычно это вызывает у людей недоумение, как многое из того, что здесь представлено. - Да нет, элементарно. Конечно, если знать, кто такие Дрейер и Брессон. (Знаменитые кинорежиссеры. – Прим. авт.) Известно, что Брессон был глубоко верующим человеком, поэтому художник поставил тут два металлических лезвия – они напоминают “папскую тиару”. А Дрейер – режиссер “Жанны д Арк”, которая кончила свою жизнь на костре. И одно металлическое лезвие здесь – язык пламени и одновременно пыточный инструмент. - Очень неплохо. Обычно когда человек задает вопросы: “А что это такое?” - он не подозревает, что у него уже есть ответы. Потому что ответы могут быть любые. Когда ты прожил какой-то отрезок жизни, прочитал энное количество книг, посмотрел фильмы, уже есть какой-то культурный бэкграунд, из которого можно совершенно спокойно выдергивать образы, смыслы. Вокруг этих довольно брутальных, устрашающих предметов возникает поток ассоциаций. - Слова “устрашающий” у меня не было. - Это уже мое. Страх и в то же время невероятное притяжение – хочется дотронуться до этих колюще-режущих поверхностей. Эти предметы из черного металла явно служат для нарушения целостности какой-либо поверхности… - Коса, срезающая головы? Идеально подходит для шеи… Люди Икс - Это кто? Жулиау Сарменту… - Один из первых концептуалистов, которые в 1970-е появились на португальской арт-сцене. Концептуалисты обычно внедряют (вписывают) в картинное пространство слова, тексты. На работах Сарменту встречаются цитаты из Платона, Хемингуэя, а на этом произведении - из “Книги неуспокоенности” Фернандо Пессоа. - (Корр., читает перевод.) “Я никогда не хочу, чтобы меня поняли”. - Очень концептуально. Концептуалисты – такие ребята, которые над нами потешаются, иногда издеваются, но заставляют задуматься. Порой, если зритель ушел в полном недоумении, это и была та самая цель, которой они хотели достичь. А еще они “прячутся”. Московские концептуалисты часто изобретают персонажей, от лица которых пишут тексты. То есть художник перекладывает ответственность за высказывания на кого-то другого. Сарменту называет источником этого текста писателя Фернандо Пессоа. А Пессоа писал от имени так называемых гетронимов – вымышленных писателей, у каждого из которых свой стиль, своя манера изложения. - Как телевизор в телевизоре в телевизоре… - Суперребусы. Но если ничего этого не знать, это все равно потрясающие работы. Пластический язык, который здесь используется, - напоминание о фотографии и кинематографе, силуэтных профилях, и, может быть, комиксе. Индивидуальность автора максимально снивелирована. Золотая лихорадка - А вот эта доска, на которой пятно оранжевой краски, с укрепленной на ней люминисцентной лампой? Что-то урбанистческое? - Я так понимаю, что эта работа находится на пересечении многих направлений искусства 20 века: и минимализма, и концептуализма, и в какой-то степени поп-арта, потому что используется лампа - промышленный материал, как эта лампа. Вообще она является логическим продолжением той идеи, которая возникла благодаря Марселю Дюшану. Когда Дюшан в 1917 году выставил свой писсуар, это была “пощечина общественному вкусу”. Он сказал: “Я бросил писсуар вам в лицо”. На самом деле он просто поставил его в музейное пространство и заявил, что это искусство. И смешно это или грустно, но так получилось, что с этого момента изменился сам ход истории искусства: искусством стало все, о чем художник сказал, что это искусство. Само волевое решение художника превращает все в искусство. Это как в легенде про царя Мидаса: все, чего он ни касался, становилось золотом. - Но это было его проклятием. А кто решает, этот человек – художник или нет? Теоретически я тоже могу прибежать в галерею, сложить кучку мусора и сказать: “Я художник”. - Конечно. Если ты под это подведешь какую-нибудь глубокую базу и тебя поддержат… Вот у Дюшана был Стиглиц (?), который разрешил этот писсуар выставить в своей галерее и сфотографировал его. И когда писсуар был потерян, фотография стала ходит по миру и демонстрировать: был такой художник… Вопрос искусства и неискусства – это один из самых главных вопросов 20 века, потому что как только возникает какое-то новое направление, оно, как правило, еще более радикально, чем предыдущее. Но все равно грань между жизнью и искусством есть. Должна быть какая-то концепция, идея, мессидж. Просто взять и выставить писсуар без всякого умысла невозможно – это будет непрофессионально, скажут: так мы не играем, это не считается. - А кто сейчас превращает предметы в золото: художник или куратор? - Это еще один важный вопрос. Часто бывает, что художники - ребята инфантильные. Иногда они придумывают, сами не знают что, и куратору приходится искать под это философию. Куратор все “упаковывает”, придает продукту товарный вид, чтоб тот уже удостоился какой-то оценки со стороны публики. Произведения современного искусства – это такое сотворчество, совместный проект. Дурное воспитание - А можно ли любить современное искусство? В том смысле, в котором люди любят классическое? - Любить… не знаю. Есть такие работы и художники, которые могут очень нравиться. Мне, например, - и это, конечно, не оригинально - нравятся Синие носы: Мизин и Шабуров. Они очень ярко показали себя на Первой московской биеннале, хорошо известны всей Европе. У них есть серия работ - маленькие смешные человечки, живущие в картонных коробках: они там совокупляются и т.д. Это такое ерничанье, клоунада, в которой художники часто сами принимают участие, приглашают каких-то девушек. Игры на уровне порно-задорно, для взрослых. Но все так уморительно представлено, что хочется просто хохотать до слез. И в одной коробке лежит Ленин, как положено, в костюме. Лежит, а потом, в какой-то момент переворачивается на бок. Полежит - перевернется на другой… Есть такое выражение “в гробу переворачивается”. Ленину сейчас приписывают все грехи за 70 лет нашей истории, может, поэтому шутка стала реальностью. На самом деле это не так уж и смешно. Наверное, мы становимся более циничными, раз смеемся над такими вещами, которые с позиций традиционной системы ценностей не лезут ни в какие ворота… В этом есть что-то демоническое. Я вот сейчас говорю и думаю: какой ужас! Марина Самкович, Досуг в Нижнем, 14.06.2006 г. « назад к списку публикаций |
|
|
|
